Автор статьи - Наталья Харитонова
«Свежая газета. Культура», № 1 (89), январь 2016
Есть имена, которые невольно «штампуют» всякого, кто вознамерится оставить собственные заметки на полях ими изданного и неизданного. Такой риск есть и при встрече с Климом – даже теперь, спустя десятилетия после его первых театральных экспериментов. Нарваться на давнюю историю «Лаборатории по изучению человека как феномена и исследованию пространства многомерного времени», созданной в Творческих мастерских при Союзе театральных деятелей, и начитаться однажды всякого разного о сценаристе и режиссере Владимире Клименко (Климе) – это гарантированные бессонные ночи для молодых театральных внуков Клима, вроде Петра Зубарева из тольяттинского «Дилижанса». Но ведь наш Петр и Кафки не боится, и на Лермонтова соглашается, и с Мольером на куражистой ноге. Чего уж, казалось бы, не спать? А ведь не спал: и до победы на XIX Фестивале камерных спектаклей по произведениям Достоевского в Великом Новгороде и Старой Руссе, где в ноябре этого года признали безоговорочную мужскую победу Зубарева над зрителем и над знаковой ролью в «Злом спектакле» по пьесе вовсе даже не Федора Михайловича, а Владимира Алексеевича Клименко; и почти месяц спустя, перед премьерой в «Дилижансе».
Монохромный, практически черный, спектакль начинался в фойе. Публику «выключили» из буфетно-трафаретной болтовни, приглушив, практически убрав весь свет на пути в зал. И долгая пауза в таком же темном зале до начала спектакля, заставившая занервничать простого зрителя с девятого ряда партера. Тот бил в ладоши, призывая начало, а начало уже случилось. У задника сцены, далеко за солирующим пока странным огромным маятником, ждал взгляда Некто.
Актерская зарисовка была как будто частью сценографической картинки. Сфокусироваться на огромном недвижном маятнике прямо перед зрителем было совсем не просто. Там, за ним, жили чьи-то глаза. В них угадывались сила и боль, знание и наитие, вера и отрицание. И так много было этой веры и этого отрицания, что когда главная и единственная фигура всего спектакля наконец подала голос, показалось, что это не начало, а продолжение диалога. Со мной, зрителем, с Федором Михайловичем, с обреченным на вечность и вновь потревоженным Климом князем Мышкиным.
Режиссер-постановщик новой версии климовского «Злого спектакля» Петр Зубарев сговорился об аскетизме постановки с единственным исполнителем воли Клима на этой сцене – актером Петром Зубаревым, на которого падает гигантская нагрузка яростно нарастающего, энергетически мощного текста. Зубарев не изображает, не мечется, не ищет ракурса, не рвет рот в страстях и негодовании, он – застывшая пружина, которой не позволено сорвать резьбу спектакля, от его первого шага до финала.
Климу приписывают торжество текста над изобразительной компонентой. Петр Зубарев как будто и не возводит текст на пьедестал, а помещает его глубоко внутрь своего Черного Некто. Мы не видим раскаленной нити диалога на его лице, но пугаемся взгляда, обращенного к нам, достающего до сердцевины зрительского нутра. Мы примеряем вместе с ним на себя роль Иуды и понимаем, что не дотягиваем до нее, как не дотягивает и климовско-зубаревский Некто. Потому что сказать себе: «Я – Иуда и есть» – значит принять на себя боль всей человеческой низости, всех людских предательств.
Ритм, заданный актером и принятый залом, не дает перевести дух: маятник рано или поздно обречен качнуться в сторону добра или зла, у Некто слишком мало времени. Сорокаминутный монолог Зубарева мучительно бесконечен. Зубарев забрасывает нас вопросами, которые зритель вольно или невольно начинает примерять к себе. Но маятник качнулся. Маятник в финальной картине позволил маленькой черной фигурке забраться на его ступени вверх и исчезнуть из зрительского поля зрения, а потом отчаянно рухнуть вниз, оборвав монолог навсегда.
Еще один яркий сценографический акцент «Злого» – сребреники, рухнувшие вместе с человеком, так и не докопавшимся до истины. Как, должно быть, больно хлещут по спине, заломленным рукам и отжившему свое лицу иудины сребреники. Только ему уже не больно… |
